Перейти к содержимому

Литературная премия имени Дмитрия Горчева

Объявлен прием работ на участие в международном литературном конкурсе имени Дмитрия Горчева в 2016 году. Дедлайн 5 июля 2016 года.

Организатор: Комитет премии.

Премия учреждена в память о Дмитрии Горчеве, писателе и художнике, и поддерживает реалистическую и мета-реалистическую короткую прозу, написанную на русском языке, независимо от места жительства и гражданства автора.

В 2016 году Премия присуждается по двум номинациям:

  • «Красота/Мерзость». Тексты, написанные вне города. Жанр: рассказ, эссе, путевой дневник.
  • «Про одного человека». Тексты о мегаполисе. Жанр: рассказ, сказка, гротеск, абсурдистский реализм.

Авторы номинируют свои произведения самостоятельно. Автор имеет право прислать на конкурс не более двух текстов, по одному в каждой номинации. На соискание премии могут быть выдвинуты как неопубликованные, так и опубликованные тексты. Премия может присуждаться автору неограниченное количество раз. К рассмотрению не принимаются: плагиат и/или произведения с некорректным цитированием произведений третьих лиц (в любом количестве).

Наша официальная группа Вконтакте: https://vk.com/vsekonkursyru, наш телеграмм

Номинаторы предоставляют в электронном виде по электронной почте:

  • текст объемом не более 2 000 слов, в форматах .doc и .rtf
  • краткую творческую биографию (не более 1 страницы)
  • контактную информацию автора: почтовый индекс и адрес, электронный адрес, телефон.

Призы:

  • В 2016 году приз победителю в каждой из номинаций – 5 000 рублей.
  • Из рассказов авторов, вошедших в шорт-лист премии, формируется сборник, который выходит как в бумажном виде (методом print-on-demand), так и электронной книгой.
  • Дополнительные призы 2016 года: приз зрительских симпатий – оригинал рисунка Дмитрия Горчева.

Сайт премии: http://gostilovo.ru/gorchev/

Еще конкурсы:  Конкурсы марта

7 комментариев для “Литературная премия имени Дмитрия Горчева”

  1. Валд Фэлсберг

    В номинацию «Красота/Мерзость»:

    Земля тебе пухом, лето!

    Такова уж наша суровая судьба. Kaждому приходит черед слинять из этого гостеприимного мира безвозвратно. Mы, оставшиеся, тогда собираемся вместе и опустошаем бокал-другой за благополучие усопшего. И очень хорошо, что так делаем. Поэтому и не слыхано, чтоб какому-нибудь усопшему после не ладилось.
    Покойное лето мы с друзьями хороним уже который год. Так повелось, и так тому и бывать. В первую субботу каждого сентября, каждый год в новом месте. Tрадиция – это ведь та сила, что сплачивает народ. У китайцев, мол, очень прочные традиции, поэтому никакие завоеватели не смогли их ассимилировать. Сами взяли и впитались. А мы в национальном масштабе хороним лишь год целиком, когда тому настает вечный покой. Наш замкнутый кружок теплыми словами провожает в последний путь также и утекшее лето. Быть может, со временем, в заботе о будущем народа, станем выпивать за упокой после кончины каждого сезона, дальше кинемся закапывать ушедший месяц, неделю, а в конце концов каждое утро пожелаем «земля тебе пухом!» вчерашней пьянке. А в данный момент я, полностью абстрагировавшись от великих затей будущего, хлопаю глазами на одинокой проселочной дороге в непонятке, где искать село Счастливое. В обозримой окрестности виднеется лишь одна грустная усадебка. Вдали облако пыли вырисовывает уезжающий автобус, в котором никто о Счастливом не слыхал. Ничто и не сулит появления на дороге в течение ближайшей недели хоть какого-нибудь сусанина. Придется уж топать к седому домику в уютном окружении дубов. Никак не искомый, однако ж, вдруг добрый человек сможет дорогу указать.
    Tропинка к двери ведет прямо вдоль собачьей будки. Управляющий той, весьма уважаемое животное, захлебываясь, бесится и дергает сомнительную цепь. Чего ж греха таить: у меня по-городскому почтительное отношение к такому лохматому, грозному люду. С опаской обхожу его большим кругом и взглядом выискиваю хозяина.
    Вдруг из хлева выскакивает ветхая дама с глазами навыкат. Седые волосы взъерошены, платок соскользнул на затылок и вот-вот упадет, измазанный дерьмом халат колышется о такие же измазанные резиновики, над которыми чернеют узлистые ноги. Я, было, открываю рот для приветствия…
    – Сынок! Ой… – у нее перехватывает дыхание. – Молодой человек…
    Старые ноги суетливо серпят сочную траву. Сударыня мчится ко мне напрямик, пренебрегая удобством тропинки.
    – Сынок! О боже! Kак ты тут оказался?!…
    Я, смутившись, ступаю назад. Не свихнулась ли почтенная? Не кинула ли когда-то нежеланного ребенка в мусорник и не ждала ли его возврата всю жизнь? Нерадивый отпрыск, правда, сейчас был бы скорее ровесником моего отца.
    – Идите сюда! – хозяйка уже хватает мою руку. – Tелка ввалилась в ясли! Помогите! Есть же Господь в небесах…
    Яслями называют такой большой сосуд, с которого четвероногий люд ест. Teлка – это небольшая безрогая скотинка. Если вовремя не забьете такую, она может разрастись в большую рогатую корову. Если ясли предназначены для коровы, они могут быть достаточно просторными, чтоб теленок туда поместился в полный рост. Если телушке там места хватает, она в ясли, естественно, может и впасть. До этого мне как бы ясно. Kаким же образом такое мелкое происшествие отразилось бы на здоровье коровьего дитя – это, в свою очередь, остается загадкой. Tем не менее я скачу за пожилой дамой. Видимо, произошла мелкая неурядица, при которой я бы мог протянуть руку помощи.
    В полумраке хлева замечаю деревянные столбы, подпирающие прогнувшуюся крышу. Между ними прибиты две параллельные досочные стенки на расстоянии около полуметра. Высотой так по колено. Пространство между бортами разделено перегородками в четыре отделения. Напротив трех таких отделений, чтимых сударыней яслями, стоит по теленку. В четвертом теленок находится собственной персоной. Тут и обнаруживается суть горюшка. Непутевый приятель лежит на боку, все ноги торчат над краем яслей, и зад опирается о перегородку. Шея о противоположную перегородку отломлена вбок, и морда возвышается над досками. Ясли такие короткие, что теленок в них буквально застрял. Видимо, в перегнутой шее трахея сложилась и передавилась. У животного не ведется обмен газов. Рот хватает воздух, но взгляд уже становится стеклянным и тусклым.
    Я подскакиваю к яслям, хватаю зверька за талию и поднимаю. Вялое тело не трогается с места.
    – Tак не выйдет, сынок. Tак не поднимешь.
    – Kак не подниму?! Сколько ж он весит?
    – Kто его знает… Тяжела!
    Прямо не верится. Животное кажется весьма мелким. Наверное, основательно застряло.
    Я выпрямляюсь. Умные глаза окаменело пялятся в меня, и я теряю самообладание. Кажется – ежемоментно он может испустить дух. Хватаю его передние ноги, опираюсь о край яслей и тяну.
    – Не так! – женщина вмешивается. – Tак вы вырвете у нее ноги!
    Она подает мне какой-то халат.
    – Наденьте! У вас такая чистая одежда. И попробуем достать доску под нее.
    Накидываю халат. Застегивать некогда. И одежда уже не чиста. Скотинка вся в зеленоватой жиже, что теперь украшает и рукава моей рубашки.
    Жилистые руки подают мне конец доски так метра в полтора.
    – Если засунуть это под нее…
    Идет! Я вспрыгиваю на края яслей, нагибаюсь и хватаю тыловую часть теленка. Еле удается чуть оторвать ее от земли. Сударыня сразу засовывает под нее рычаг. Опьяненный успехом, я со сверхчеловечным усилием поднимаю тело животного еще на вершок. Руки скользят по горячему дерьму, но доска уже на полшага под телячьим боком.
    Что с этим делать?
    Спрыгиваю с яслей и изо всей силы давлю вниз свободный конец доски. Телячий зад поднимается до самого края яслей. А дальше? Старая женщина не поможет ничем. Плечи зверя еще тяжче опираются в противоположную перегородку, его нижняя челюсть отвисает и веки частично опускаются над зрачками. Свободные концы ног начинают слабо трястись.
    – О боже! Вот и конец! – хозяйка издает стон и принимается хаотично цапать за плечи животного. – Может, попробуете все-таки поднять перед? – Она без толку кидается вокруг телячьей головы и тихо бормочет: – Двести рублей на выброс. Отче наш! Двести рублей!
    Я отпускаю конец доски, и зад теленка тяжело опускается обратно. Лишь сейчас я осознаю смысл своей высокой миссии. Как бы подобало послать бабу на хрен столовый.
    А теленка куда послать?
    Тусклые глаза бесстрастно смотрят мимо меня, но ноги еще дергаются…
    Выскакиваю наружу. Дальше, за хлевом, какой-то сарай. Типа амбара или тому подобное. Tам в преддверии стоит плаха с топором. Мчусь как бешеный. Хватаю топор и – слету обратно в хлев. Заскакиваю на борты яслей и за секунду выбиваю верхнюю доску перегородки. Остаются еще три, но те нельзя выбить. К ним во всю ширину прилегает зад теленка.
    Между краями досок продольных стен – просветы. Засовываю туда топор и ломаю. Доска отскакивает от перегородки, и вместе с ней гвозди выныривают из волокнистой плоти поперечной доски, освободив ее конец. Я руками отгибаю досочку от телячьего зада. Следующая…
    Спускаюсь в ясли, беру теленка за ляжки, поднимаю над последней поперечной доской и тащу назад. Массивная туша чуть поддается. Тащу еще и еще. Перегнутая шея животного чуть выпрямляется, и сквозь губы полуживого создания прорывается хрипящий вдох. Вот его плечи уже настолько отодвинуты от противоположной перегородки, что в пробел можно просунуть ладонь. Подпрыгиваю к голове животного, подсовываю руки под него и поднимаю.
    – Доску! – я шиплю. От напряжения прорывается некрасивый звук. Похоже, спина разорвется вдребезги.
    Старуха, не медля, подсовывает доску теленку под плечи. Дальше уже пойдет…

    Обессиленный тeленок распластался на подстилке. Бок уже вздымается, и через вываленный язык свистит прерывистое дыхание. Глаза кажутся чуть живее. Он бортыхается передними ногами в попытках встать.
    И мое дыхание свистит.
    Подхожу к измученной скотинке и пытаюсь поставить ее на ноги. Ничего у нас вдвоем не выходит.
    – Да пусть лежит! – слышу старушечий голос. – Tеперь уже поправится.
    Во внезапном раздражении поворачиваюсь. Может – сказать? Но морщинистое лицо излучает такую покорность, что мои слова застывают за губой.
    – Спасибо, молодой человек… О боже, счастливое какое совпадение! Как вы здесь оказались?! Я… Право, не знаю, как отблагодарить…
    Настает идиотская тишина. Она понятия не имеет, что со мной делать. Я горожанишко – очевидно, из другого мира. Из тех, кто может не знать, что на деревне с прохожим здороваются.
    Пугаюсь, что баба предложит деньги.
    – Никак, спасибо! Если б вы рассказали, как пройти в Счастливое, я был бы счастлив надолго.
    Через минуту я это уже знаю. Старуха, в свою очередь, знает, что у нас там такое пивопитие на природе.
    – Подожди, сынок! – она возвращается к фамильярному обращению, примененному уже в момент первого расплоха. – Я счас… Мигом что-то принесу…
    – Не надо! Не надо ничего! – я окликиваю, но старуха уже рысью вылетела из хлева. – Я ни на секунду не помогал вам! – еще добавляю по инерции. Никто меня уже не слушает. Быть может, так и лучше.
    Беру топор и лениво сбиваю обратно развороченные ясли. Tогда снимаю халат. Рукава рубашки до локтей испачканы. Штаны до колен – такие же. Даже воротник жидким говном освящен. Похороны лета у меня начнутся с переодевания и замачивания белья.
    Двести рублей уже встали и, спотыкаясь, гарцуют по подстилке. Все благополучно завершено. Я стал здесь лишним.
    Выхожу из хлева на солнышко и закручиваю рукава до плеч. Не хочется, чтоб старуха еще бесполезно хлопотала о моих ухрюканных (или умыченных, как не смейся) тряпках. Заворачиваю дерьмо в рукава и пру в указанное направление.
    – Сынок! Сынок! Подожди! – слышу зов и хмуро оглядываюсь. Если она предложит деньги, точно…
    – Сынок, – баба, задохнувшись, подбегает. – На, бери! Ветчинка. Своя свинка. Сама коптила. Tочно к пиву!
    В иссохшей руке шатается ломоть копченой свинины с коричневой сочной шкуркой. Tакую можно при смерти жевать не унимаясь!
    Конечно, старухе сделка удалась. Двести рублей уж это не стóит. Пятерочку. Не послать ли ее на три буквы?
    Протягиваю руку, беру кусок мяса и улыбаюсь.
    – Спасибо…
    Да пусть! Сударыня ведь действительно считает, что я был добр к ней.
    Однако… С какого конца посмотреть. Если уважаемая сама ввалилась бы в ясли, я и ее вытаскивал бы. Старуха, правда, ни фига не весит. Зато говно гораздо говнистее. Вымазался бы как по сортирной яме. И уж после такого она не пожалела бы и куска ветчины побольше. Хотя вряд ли хоть в одной цивилизации испокон веков бесплодная белая женщина одной ногой в могиле стоила больше горсти ячменя.

  2. Валд Фэлсберг

    В номинацию «Про одного человека», о мегаполисе, сказка-гротеск.

    Какашечий сказ про благовоние

    Жила-была какашка. Родилась она в укромном отхожем местечке, где и созрела как личность. Там было тепло и уютно. Там жужжали мухи, порой переводя дух в удобных паучьих гамаках. Ну ладно, не переводя, а испуская, но всё же в гамаках. Наверху постоянно менялись лица… ну ладно, не лица, но всё же менялись. Внизу – шлеп-шмяк – расширялось общество, внося свежие веяния… ну ладно, не свежие, но всё же – из обширного внешнего мира… ну ладно, из многих тесных внутренних, но всё же веяния. А главное – там незаметно накапливались новейшие журналы и газеты. Попадались и старые книги. Из всего этого какашка узнала, что за жизнь бурлит за краем очка – в мире, в десятки, а то и сотни раз шире и глубже родного сортира.
    Какашка жила неторопливо. В наш беспокойный век она пользовалась редкой привилегией: не спеша заниматься самосовершенствованием. С наслаждением читала тексты, рассматривала иллюстрации, пробовала на вкус мир с глубин самого дна отхожей ямы вплоть до заснеженного пика телебашни. Какашку полностью захватила бурная и насыщенная виртуальная жизнь: реалити-шоу, балы звезд, конкурсы красоты, рекламы дезодорантов и жевательной резинки… А что до этой рекламы: та понемногу вносила в жизнь какашки смутную тревогу. Аромат пота, свежее дыхание… Казалось, вся жизнь за очком вертелась вокруг благоухания как центральной оси.
    И жизнь какашки в удушливом мраке утратила смысл. Она поняла: если не вырвется из зловонной ямы и не выйдет в гламурное общество мегаполиса, то все ее широкие познания, вся ее начитанная интеллигентность пойдут коту под хвост. Ну ладно, не коту – но определенно под, будь там хвост…
    И какашка вышла в свет. Она наряжалась и украшалась, пела и танцевала, избирала и избиралась, писала и описывалась, обвиняла и обвинялась, ею восхищались и ужасались, ее пародировали и стремились на нее походить, о какашке узнали широкие массы разных народов, на ее биографии зарабатывали деньги и теряли жизни. Какашка мелькала с телеэкранов и обложек журналов, о ней постоянно всё узнавали… даже ее соплеменницы в родной помойке. И завидовали ей.
    Но горечи за ослепительной улыбкой какашки не видел никто. О ней знала только она сама. Ведь она стремилась вовсе не к тому, чего достигла. Благовоние – вот, что заставило ее выбраться из отхожей ямы и предаться неутомимым исканиям. А оказалось – врут журналы и книги, врет телевидение и радио, врет реклама и всё. Где бы какашка ни появлялась, везде почему-то… говном воняло. И какашка не сидела, сложа свои какашечьи ручки: она суетилась, рвалась, искала… Но – чем больше она шевелилась, тем сильнее воняло.
    И наконец, славой и завистью обвитой, она вернулась в родной сортир, где уже сменилось много поколений.
    – Ну, как там, как? – расспрашивали другие какашки, одна другой свежее, кто еще с паркóм.
    – Нет ничего лучше дома, – мудро ответила какашка с многозначительной скукой в голосе. – Вроде красиво всё в этих журналах. Только на картинке и в тексте ж не видно – там то же, что у нас: говном воняет.

  3. Валд Фэлсберг

    Заранее благодарью за подсказку, куда правильно подать рассказы на конкурс.

  4. А баблайн когда будет?
    И когда последний срок сдачи документов?

  5. Александр

    Скажите, пожалуйста, фантастика подходит для конкурса?

  6. Я правильно поняла, что Валд Фэлсберг один из желающих получить премию Горчева? Куда я попала! Так жалко времени, потраченного на чтение, действительно, какашечьего “добра”! Нет, не верю, что все конкурсанты прислали подобное. Кстати, будет ли опубликован шор-лист и когда? А то на мою заявку “Дождь на Байкале” в номинации “история одного человека” никаких известий. Знать хотя бы: зарегистрировали её?

Обсуждение закрыто.